Лечение

— Раздевайся.— А...
но, Пал Семеныч...— Катерина, ты что?
Дитя малое?
Как я тебя осмотрю?— А вы так... Вы же фельдшер знающий... По глазам можете, как давеча Прокопьевну...— То совсем иное дело было, — бормотал Пал Семеныч.Прокопьевна была шумливой бабкой и, чтобы убедить ее принять нужную пилюлю, приходилось порой идти на хитрости.— То совсем иное... Не глупи, Катя-Молокатя. Беременность не шутки, и это нелепо, в конце концов... Ну, Кать! Мы же друзья, — вдруг улыбнулся он ей.Катя улыбнулась в ответ. Потом вздохнула.— Отворотитесь хоть.— Зачем?— Пока раздеваться буду...Они и вправду были друзья. У шалопутной девчонки Катьки Молокиной не было лучшего приятеля, чем фельдшер Пал Семеныч, выходивший ее, когда пчелиный рой превратил Катьку в кус опухшего мяса. Она часами торчала у него, помогала бинтовать, мазюкать, таскать занозы, и в конце концов стала перевязчицей хоть куда. «Хоть и на войну, пронеси Господи» — солидно басила она лет в n-надцать.Потом пошли песни на завалинке, но все равно Катя, повзрослевшая, налитая, как антоновка, по нескольку раз на неделе бывала у Пал Семеныча, а тот грустно улыбался, глядя на нее.И после замужества Катя не забывала его, хоть, конечно, времена пошли совсем не те. Фельдшер был немолод и уродлив, как дед-лесовик: кривые глаза, длинный ноздреватый нос, и под ним — такие же длинные усы, похожие на беличьи хвосты по весне.
Молва помалкивала: уж больно непригляден был Пал Семеныч.— Готово?
Можно повернуться?— Угу...Фельдшер повернулся и вздохнул.Перед ним стояло чудо-юдо: от бедер по плечи — матерая баба с торчащими грудями и животищем, как у свиноматки, и выше — нежная головка, малиновая от стыда.Несколько мгновений царила тишина.— Не улыбайтесь, Пал Семеныч! Я и так...
— загундосила Катя, набычив голову.— У тебя у самой щеки ползут.— Ыыы... — то ли прыснула, то ли всхлипнула она. Фельдшер погладил ее по плечу.— Докторов не стыдятся.
Рассказывай, Катя-Молокатя, что и кактебе не так.
Титьки, говоришь, ноют?— Угу...— Да будет тебе известно, что это обыкновенное и совершенно нормальное явление, — говорил Пал Семеныч, тщательно ощупывая Катины грудищи, вначале правую, потом левую. Катя молча сопела. — Так всегда бывает, когда носишь ребенка... Больно?— Не...— Уплотнений нет. Соски...— Ааау!— Терпи, — приказал Пал Семеныч, прощупывая оба Катиных соска, припухших, как бруснички. — Соски в порядке... Экие они у тебя, — не удержался он, поддев левую грудь ладонью снизу.
— Фунтик, не меньше.— Пал Семеныч!..— Вот вспоминаю сейчас, Катюш, какой ты была, когда тебя пчелы поели, и я обтирал тебя всю... Ну, дай-то Бог. Расти большая!— Все? Можно одеваться?— Погоди. А главное?— Что главное?— Как что? Ложишься вот сюда, раздвигаешь ноги...— Пал Семеныч!!!— Что ж такое, Кать? Сама же пришла, говоришь — «что-то не так... « Уж тебя-то, мою Катю-Молокатю, я должен осмотреть, как...
как... Вот умничка, легла. А теперь раздвинь, — уговаривал он, мягко напирая на Катины коленки.
— Все равно мне роды у тебя принимать. Нам с твоей пиздой от встречи не уйти. Ну!..Фельдшер был первым сквернословом на деревне, и это знали все.
Катя наконец поддалась ему, распахнув лиловатую стыдобу, поросшую русым волосом.— Как по мне, так все хорошо... — бормотал тот, углубляясь в Катины недра. Оттуда по внутренней стороне бедра текла маслянистая капля. — Ебаться хочется, да? — вдруг спросил Пал Семеныч.— Эээ...— Не стыдись, Катюш.
Я ведь доктор. Когда твой Макар последний раз тебя ебал? Ну?... Давно?— Давно, — пискнула Катя.— Когда?— Не упомню уже...
Кажись, зимой, когда еще не больно брюхатая-то была...— Почему так?— Бреееезгует!
— Катя вдруг разревелась, зажав глаза кулачками. — По чужим женам ходит, по тоненьким... Все бабы об том знают, кости нам перемывают... Мне говорит — уродище, говорит, толстобрюхое, у меня на тебя не стоит, говорит... Ыыыы!..— Мда, — сказал Пал Семеныч, поглаживая Катю у самой пизды. — Сколько лет живу, а такого не слыхал.— Одна только радость у меня...
хоть бы Бог дал, и ребеночек народился здоровенькой...— Родится, Катюш. Все у тебя славно, все в соответствии, так сказать. А то, что ты беспокоилась — думаю... думаю, твоему телу просто любви хочется. Разумеешь?— Как так? Ведь ребеночек уже...
к чему оно? — шептала удивленная Катюша.— А вот так вот. Тело не спрашивает, что к чему.
Ну, от этого есть лечение...— Какое?Пал Семеныч тронул Катюшину пизду, масляную, горячую, как блин со сковороды. Потом расстегнул ремень...— Не, Пал Семеныч, не! Не вводите в грех!
— заверещала Катя.Фельдшер застыл.— Ладно уж... Лежи, Кать. Сейчас мы тебя вылечим без всякого греха. Сейчас... Раздвинь-ка ножки.Нагнувшись, он прильнул ртом к распахнутой пизде.— Что вы... что вы де...
— захлебнулась Катя.— Лефение такое. Лефи молфя, — шамкал Пал Семеныч, обволакивая языком лиловый вулкан, извергавший потоки соли.Катя хотела что-то сказать, но не смогла — обмякла и вытянулась тряпкой, закатив глаза. Огроменное ее брюхо колыхалось, как танцующая гора, вслед за бедрами и пиздой, млевшей от долгожданной ласки.
еtаlеs.оrg Пал Семеныч сунул туда два пальца, нащупал бугорок и впился в него, не прекращая трудиться языком. Другой рукой он дергал свой конец, добытый из расстегнутых брюк.Когда оттуда выплюнулась сладкая лужица, он вытянул свободную руку к Катиной груди и скатал взбухший сосок в живой огненный комочек...Приемная Пал Семеныч знавала немало воплей, но таких истошных не слыхивала ни ночью, ни днем. Катя верещала и молотилась головой, как в столбняке, и из пизды ее прыскало в Пал Семеныча белой солью, жгучей, как кипяток...Потом свекольное Катино личико засветилось такой улыбкой, что Пал Семеныч не вытерпел — впился поцелуем в горячую щеку.— Иииы, — скулила счастливая Катя.
— Колючий какой... Что вы натворили? Что это было?— Лечение такое, Кать.
Чтоб в пизде не ныло, — отвечал фельдшер и гладил ее по волосам, по грудям и по необъятному брюху, в котором ворочался Катин ребятеныш, недовольный такой встряской...***На следующий день Макара, Катькиного блудливого мужа, зарубил топором сосед Семен Коровьев, застукав его со своей женой.Откричала свое Манька Коровьиха, валяясь в ногах у Семена, повязанного урядниками; отплакала и Катька, вспоминая Макара и его вкрадчивые ночные поцелуи.
Закопали его наскоро, чтобы не гневить Бога.Не прошло и двух месяцев — и вся деревня гуляла на свадьбе Катьки и Пал Семеныча. Напившись, бабы моргали молодым и судачили о воплях, которые летели каждую ночь из фельдшерской избы.— Мы всякий раз думаем, что Катька-то уж и рожат, — ухмылялась баба Настя.— Типун вам на язык, — строго отвечал пьяный Пал Семеныч. — Это лечение такое.Схватки начались на третий день после свадьбы. Роды принял молодой муж (так вся деревня, хихикая, называла фельдшера).
Лилового и голосистого, как белуга, мальчика назвали Макаром.